Июльский мятеж 1918 года обернулся крупнейшей гуманитарной катастрофой в истории города, ударившей по всем категориям его населения, в том числе и по рабочим. Однако пролетарские районы все же претерпели значительно меньшие разрушения, чем городской центр. Безусловно, разруха и, особенно, упадок промышленности, нанесли тяжелый удар по пролетариату. «Общее количество действовавших в губернии предприятий по сравнению с 1913 г. сократилось со 168 до 152 в 1920 г. Еще более ощутимым было уменьшение числа занятых на них рабочих – с 36 660 до 25 721. Производство промышленной продукции составляло 16, 2% довоенного уровня»[25]. Однако реальное положение рабочих в период военного коммунизма нельзя характеризовать лишь терминами «упадок» или «депрессия». С одной стороны, по справедливой, хотя, возможно, несколько преувеличенной, оценке Исаака Дойчера, «Основная масса пролетариата деклассировалась… Диктатура пролетариата одержала верх, но сам пролетариат практически исчез»[26]

. С другой – в символическом плане, в плане классовой самооценки, пролетариат стал новой привилегированной группой. В годы военного коммунизма советская власть вела активную социальную политику под девизом «кто был ничем, тот станет всем». Как отвечает современный исследователь А. А. Ильюхов, «Советское правительство в первые годы своего существования провело целый комплекс социальных мероприятий, которые не столько улучшили материальное положение рабочих, сколько обеспечили им более высокий социальный статус. Стал реальностью 8-часовой рабочий день (хотя и часто нарушаемый), созданы органы защиты и регулирования труда (НКТ и его местные органы), было обеспечено минимальное социальное страхование и оплачиваемые отпуска. Исчезает страх перед работодателем, владельцем средств производства»[27]. При таких обстоятельствах коммунистическое руководство могло оправдывать принимаемые им чрезвычайные меры (например, ограничение забастовок, репрессии против антибольшевистски настроенных рабочих) и материальные лишения пролетариата объективными условиями военного времени, поддерживая в массах оптимистические ожидания скорого социального благоденствия. Официальные идеологи, такие как Н. Бухарин и Е. Преображенский, авторы популярной в то время «Азбуки коммунизма», утверждали, что военный коммунизм есть прямое преддверие коммунизма подлинного – нужно лишь наполнить уже завоеванные права материальным содержанием.

Однако на практике большевики столкнулись с критической для них дилеммой. Восстановление экономики, преодоление экономической отсталости (т.е. создание необходимого «материального базиса для социализма»), противостояние внешним угрозам требовали от властей «встать на точку зрения производителя, а не потребителя» (по формулировке Л. Троцкого). Это означало резкий отход от предшествующей популистской политики: ликвидацию уравнительности, повышение производительности труда (в Ярославле к началу НЭПа она составляла лишь 26% от довоенного уровня[28]), передачу функций управления производством в руки хозорганов и «буржуазных спецов»[29], легализацию рыночных отношений вместе со всеми вытекающими из них социальными контрастами. В какой-то степени это напоминало «шоковую терапию» 1990-х гг. (хотя уступки рынку простирались отнюдь не так далеко, как в ельцинскую эпоху).

Реакцией рабочих и, в первую очередь, рабочих-коммунистов, было разочарование, апатия, озлобленность и протест, выразившийся в разнообразных формах – от массового выхода из партии до забастовок и подпольной агитации. Журнал ярославского губкома РКП (б) «На перевале», в то время еще относительно демократичный (в рамках внутрипартийной демократии) орган, фиксирует массу тревожных для властей тенденций в рабочей среде. Так, в редакционной статье «К предстоящей конференции» (март 1922 г.) дается красноречивая картина господствующих среди коммунистов (по большей части рабочих) настроений: «Полная апатия, равнодушие ко всему происходящему, кроме выдачи чего-нибудь осязательного, безразличие к политике и к практике, и к теории почти поголовное»[30]. Отмечается показательная динамика численности партийцев: «Организация, количественно уменьшается, тает… Если до 1919 года, вернее, до конца его, мы наблюдали абсолютный рост числа членов нашей организации, то начиная с лета 1920 года мы наблюдаем несколько иную картину… Сперва топтание на месте, а потом прилив не покрывает отлив временами, но в общем резких изменений не было. Теперь, начиная с весны 1921 года, мы вступили в полосу, когда все время сводим наш бюджет (число членов) с дефицитом»[31]. О причинах такого резкого оттока кадров прямо говорит автор статьи «Тутаевская организация и НЭП»: «Когда стала проводиться новая экономическая политика… то часть товарищей, и часть очень незначительная (ниже мы увидим, что это не так – Авт.), делившаяся на две группы, начала уходить из организации. Первая группа… по выходе из организации бросилась в объятия свободной торговли. Другая группа – товарищи, которые не смогли получить политическое воспитание… не придавали никакого значения капиталистическому окружению, видя успехи Красной армии, и мыслили, что к полному коммунистическому обществу и социализму (так в тексте – Авт.) возможно придти и при разрушенном хозяйстве промышленности… Проведение НЭП в тутаевской организации в целом является очистительным огнем, благодаря которому из ее рядов вышла половина (! – Авт.) ненужного и лишнего элемента»[32]. О тех же тенденциях – разочаровании в коммунизме и ухода в «мещанство», пишет и автор фельетона «Встречи и впечатления», рисующий хлесткие, узнаваемые современниками, портреты бывших революционеров: «Прежде «убежденный» коммунист, теперь нэпман, торговец, спекулянт или агент треста. Прежде он служил зав. отделом утилизации Совнархоза, носил с достоинством наган за поясом и большую красноармейскую звезду на груди, теперь он открыл мелочную торговлю, сколачивая «лимоны» про черный день, выйдя из партии «по религиозным убеждениям»… Прежде он был лихим комендантом города в тяжелые дни Гражданской войны, теперь он просто «пролетарий», ругающий коммунистов… Шумит, кричит при всяком удобном случае, подбивает других, стараясь дискредитировать партию и отдельных ее членов… Можно вполне приветствовать постановление губкома о пересмотре всех исключенных из рядов партии, работающих на Ярославской Большой Мануфактуре. Надо бы эту меру провести в губернском масштабе. «Паршивую овцу из стада вон»»[33]. Показательно, что именно ЯБМ – крупнейшая ярославская фабрика, кузница большевистских кадров, оказалась наполнена «паршивыми овцами». Похоже, именно такие бывшие коммунисты рассматривались властями в качестве потенциальных подстрекателей и лидеров оппозиционных выступлений. Об аналогичной роли бывших коммунистов в деревне периода коллективизации пишет Шейла Фицпатрик в своей книге «Сталинские крестьяне»[34].

Движение Сопротивления: ОУН-УПА в 1941- 1945 годах
Роль третьей силы в советско-германской войне пыталась сыграть ОУН После ее раскола весной 1940 г. на ОУН-революционную, больше известную как ОУН(б)-бандеровскую, и ОУН(м)- мельниковскую обе фракции продолжали , хотя в разной степени, ориентироваться на политическую и финансовую поддержку Германии. Если Украинская военная организация (У ...

Семибоярщина (1610 - 1613 гг.).
В России началось боярское правление - семибоярщина. А страна переживала наивысший момент разрушения. Предательство государственных интересов России боярами превзошло все мыслимые пределы. Поляки подошли к самой Москве, шведы грабили северо-западные русские земли. Не прекращались народные выступления. В этих условиях московское правител ...

Национальная политика
Большую роль в мире стала играть идеология национальной идеи. Ее развитие исторически связано с разложением средневековых структур и становлением нового общественно-экономического уклада. В этом смысле идея нации – правовое и идеологически-моральное обоснование демократии нового времени. Уже в период Великой Французской революции XVIII ...